Отчет Годявир (старой цыганки-гадалки)

Искры цыганского костра

Искры…. искры летящие из цыганского костра…. Пламя плящущее под звон гитары… Юная цыганка, мечущаяся в такт треску тамбуринов… Двое мужчин, замерших в противостоянии. Один, осеянный черными мятущимися крыльями, свято верит, что несет людям новое…. Второй, верящий в знания, в людей, честный, открытый… Не знает, что мир его скоро падет….
Старая цыганка Годявир плотнее запахнулась в страую вязанную шаль, затянулась трубкой. Ей-то, старухи, на что это все? Гадалка… какая она гадалка! Провидица. Как прадед Герасим говаривал: «Я – шо той петух: прокукарекал, а там хоть солнце не вставай!» И она, Годявир, такая же. Все видит и без карт, да только не все скажет. Кому надо, тому карты раскинет, чтоб порядок соблюсти, а сама на человека глядит, в душу. В какую душу глянешь, что ручей – чиста, искриста, радость дарит. А иная… бездна, бездна голодных глаз….
Утро
На ярмарку в Диканьку бабушка Годявир собиралась приехать в пятницу к вечеру. Но не сложилось, задержалась в поместье князей Вишневецких что в Черниговской губернии. Больно понравились хозяевам и их гостям гадания старой цыганки. Принимали ее хорошо, уважительно, да и платили, не мало платили. А у Годявир подрасла Зита, внучка, в пору вошла. Ей на плятья новые, на приданное надо. Хороший отец Мордула, бережет дочь, а и ему лишний рублик не помешает. Да и сама уже не юна, надо грошей набрать, чтобы не быть табору в тягость, когда совсем старой станет.
Утром субботы Годявир приехала на ярморку. Честной люд бродил сонный. Было видно, кто ночь пил-гулял. Торговцы раскладывали товар на прилавках: рубахи-вышиванки, ленты девицам на радость, сапоги, горшки расписные, бусы… и дальше, дальше. Широка был ярмарка в Диканьке, щедра, хмельна и хлебосольна. Старуха не стала тратить силы кружа по ярмарке да выискивая где встал табор, а прямиком направилась в шинок, и позавтракать, и разузнать о цыганах. Она уже подняла руку чтобы отвести в сторону занавес в дверном проеме, повешенный для защиты от мух, как навстречу вышел мужик. Селянин, в обычной полотняной вышиванке и штанах. В руках он держал шляпу. И был он почти обычный… почти… Вы можете как угодно обрядить бойца, но он останется бойцом, а колдун – колдуном, но никак не селянином. Мужчина взглянул на старуху и в глазах его отразилось понимание, время словно замерло, он не завершил шаг. «Панэ Пацюк!» — послышался окрик. Глаза селянина оторвались от глаз цыганки и мучжина завершил свой шаг, цыганка вошла в шинок. Пацюк… хорошо, я буду помнить Пацюк, подумала Годявир.
Годявир шагнула в темноту шинка. С яркого солнечного утра, уже жаркого, зал показался темным и прохладным. Запахи готовящейся снеди, гомон ранних посетителей, голос шинкаря, щирого хохла, который выглядел, как осевщий по возрасту казак, окружили цыганку. Видать, гулял по молодости шинкарь, пошаливал. Но вот возраст пришел, и углядел неглупый казак приличную вдову с шинкой. Или сам казну не всю пропивал, так и выкупил у прежнего хозяина единственный на всю деревню корчму, и управлялся там со светловолосой женой, веселой и милой. Еду гостям подавали парубок и пара девчат. Они бегали между столами как ужаленные и иногда скрывались в зале слева от входа, барской половине. «Добрая хозяйка, подай бабушке кашки гречневой коли есть, и кислячку кружечку». Хозяйка привычно улыбнулась, спросила 15 копеек и, неглядя, заплатила ли цыганка или нет, принялась собирать снедь. Честная женщина и приветливая отметила цыганка, такая достойна щедрой оплаты, и заплатила на 5 копеек больше против цены.
Годявир примостилась у стола, стоящего ближе всего к двери, и приняла за нехитрый завтрак. Каша с грибами была хороша, кисляк освежал. В господский зал шинка собирались баре: прошел помещик в картузе и шелковой жилетке под сюртуком (хорошая жилетка, Златану бы такую), за ним барин в очках и шелковым черном, бантом повязанным галстуке (шинкарь здороваясь, назвал его доктором. Доктор значит, вон оно как). Дальше прошла барышня в плятье из муслина цвета сливок, сморщила красивый носик, окидывая взглядом посетителей (красивая, высоко метит. Может и допрыгнет, замужество и не таких красивых наверх выводило).
За столами было много разношерстного народа. Ели, пили, говорили все и разом. Про казак, что пришли на ярмарку, тратили деньги, заигрывали с девицами (некоторые с нима хаживали на сеновал, а что, дело молодое, лишь бы в подоле не принесли). Про то, что утром на зере нашли утопленницу, и не ясно, толи сама утопла, то ли помогли несчастной. Про черного барина, что из самого Петербурга приехал. Страшный, глянет словно холодом ледяным окатит. Про то, что ночь Купальсякая нынче, и надо бы за папоротником цветущим в лес сходить и клад поискать. И про то, что цыганский барон без кнута остался…
Годявир закончила завтрак, задерживаться в шинке было не зачем. Она придержала за рукав пробегавшую мимо девочку-подростка, спросила, где стоит табор. Та быстро объяснила страухе как найти табор, покланилась, получив за это копеечку, и побежала дальше, а Годявир вышла из шинка. Надо было повиться с Мордулой.