Предисловие:

…После пропажи Дадлинского фельдшера У. Тёрнера был произведён обыск его вещевого сундука в лазарете. Были найдены два рисунка акварелью: портрет неизвестной женщины в каплях крови и рисунок, где многие с удивлением узнали теракт — взрыв Дублинской ратуши, в котором погибло 28 человек. Ещё кисточки, краски, пару карандашей, полпачки дешёвых сигарет. Спички. Перочинный нож. Старую коробку в 25 пистолетных патронов 9 калибра предположительно для пистолета системы Браунинг. (Само оружие не было найдено.) Записную книжку (изъята полицией для выяснения личности У. Тёрнера и обстоятельств ведущих к его исчезновению).

Мальчишка-трубочист вычищая камин в баре ‘Морда’ нашёл и принёс в полицию обгорелую записку:
«Дьявол меня забери, но клянусь сандалями Святого Патрика, я вижу мёртвых! Недавно проезжая на автобусе мимо Дадлина в водителе копавшимся в моторе ржавого Форда я узнал нашего подрывника «Фитиля» О’Тулла! С тех пор как мы его отправили прятаться во Францию от Ольстермких сыщиков и Скотленд Ярда, от него перестали поступать сообщения как только немцы заняли Париж. Он и до этого не очень охотно писал, шельма! Мы в Дублинской ячейке все думали что он погиб на войне, а он жив себе здоров. Правда сбрил бороду усы и свои патлы «исусовские». Ты там присмотрись к нему, он это или не он?

Если он, то у нас то работа всегда найдётся для таких как он. Молодые бездельники даже зажигательную смесь нормально смешать не могут, а Коннор тогда пол мэрии подорвал. Да и из нашей организации просто так не уходят. Тут уж или свобода, или смерть. Хехе.

Привет всем нашим!
Катушка.»

Часть первая: Не спрячешься даже на дне.

Как жить, если каждый день просыпаешься с вопросом — ради чего ты живёшь? Кому это нужно? Снова серый мокрый рассвет, снова скучный день и тоскливый пьяный вечер. И лежащий на дне сундука Браунинг тихо ждёт своего часа, когда аргументы закончатся, и он придёт избавителем от гнёта повторяющихся ночь за ночью кошмаров, которые почему-то называют снами.
Вечер был такой же как и многие до него. В Дадлине мэр устроил состязание пирогов. Хоть сегодня будет закуска к выпивке. Почистил инструменты, подмёл и запер лазарет. Приложился в очередной раз к неразлучной бутылке виски…

Пироги понравились. Уилл подождал пока все поедят, прошёл через толпу провожаемый грустными, презрительными или брезгливыми взглядами, и закурил трубку, усевшись на ступени. Безразличие витало вокруг него как дым от дрянного табака из его трубки.

Подошёл долговязый парень в штанах с подтяжками, и пристально посмотрев на него сказал, что звать его Энтони и он тут недавно. Уилл представился, мол он тут при обители фельдшером трудится и на своём старом пикапе грузы возит когда машина на ходу, а в остальное время он машину эту чинит. Тем и живёт. Энтони усмехнулся и сказал, как ударил в лоб, что знавал он давным давно некого Фитиля О’Тулли — мастера золотые руки, и машину починить, и с проводами разобраться. А потом тише сказал «Привет тебе, Фитилёк, от ‘Катушки’. Ты тут неплохо устроился, но мы не в обиде. Живи пока, но тебя многие помнят.»

Всё ещё не веря, что это случилось так скоро, Тёрнер надеясь, что это провокатор из полиции уже отчаявшись спросил пароль: «Цирк тут в Дадлин скоро приедет. Со зверями. < Слоны>, тигры, верблюды там. Сходи посмотри.» На что сразу получил ответ: «Это тот что сейчас по < северу> страны колесит?» Сомнений не было. Его нашли старые коллеги из той организации, которой он отдал столько лет и пролил ради её идеалов столько крови — своей, но ещё больше чужой. Только на долю секунды Тёрнер представил как ударяет Энтони в спину широким охотничьим ножом и отталкивает в кусты, вытерев лезвие о штанину. А смысл? Они уже знают, где я и кто я. Бежать бесполезно. К чему ещё один призрак к веренице других, да и от себя не убежишь…

Часть вторая: Вечер.

Сказав Энтони, что поможет чем сможет, Тёрнер пошёл в «Морду». Те же люди, те же лица. Чем больше он пил, тем больше он замечал среди живых посетителей, своих старых знакомых призраков: вон поднимают кружки, чокаясь, его подрывная команда из ИРА, из которой он один выжил после взрыва Дублинской ратуши. Вон пьют французы из повстанцев с которыми Уилл воевал против немцев, которых они вместе подрывали и стреляли во время войны. А у стойки сидит она, в полборота, тянет Мартини, что сочится из вишнёво-красных разводов от пулевых дыр на её белом вечернем платье. Тёрнер уткнул глаза в пол. Потом осмотрелся. Фантомы развеялись. У стойки какой-то очень хорошо одетый господин о чём-то спорил с Энтони. Остальные слушали и смотрели на это как на спектакль. Дадлин это прескучнейшая дыра — чем ещё местным развлекаться? Под взрыв хохота господин получил от Энтони в глаз. Потом ещё раз. Его акцент. Немец? Тогда понятно. Тут многие недосчитались родичей после войны и много пустых домов никогда не увидят своих хозяев, ушедших на фронт.

Внезапно хозяйка выкатила бочку Гинесса и попросила вкрутить кран. Энтони попытался, но увидев Тёрнера позвал подсобить. Кран был не местный, Американский и размер из-за этого не соответствовал. Уилл это просёк, но повертев его для вида сказал что не может вкрутить — руки дрожат. Чего портить парням вечер — пускай попытаются. Вскоре спонтанно возник тотализатор «кега против народа», многие выходили и пробовали вкрутить кран — но победила кега. Тёрнер даже выиграл пенни на этом, и тут же пропил шесть. Успел поругаться и помириться со старым пройдохой О’Харой. Припомнил ему историю про сырой торф. Какая то новенькая в городе мисс-механик по фамилии Бэлл начала разговор про технику и механизмы, но разговор не клеился и вскоре завершился. Совсем молодая девушка вздохнула, что никогда не каталась на настоящей машине. Тёрнер улыбнулся — приходи завтра утром — ежели хочешь, прокачу. Всё равно надо развозить грузы. Сёстры Маргарет и Тиффани успели с сожалением его упрекнуть, что мол сколько можно пить? Уилл ответил, что всего не выпьешь и покинул кабак. По дороге домой зашёл посмотреть кино — крутили Чаплина. Здорово! Просто здорово! Человек не зря прожил жизнь, если создал такое. А что создал я?

Часть третья: Жизнь идёт по прежнему.

Мэр спросил, не подвезёт ли Уилл того джентльмена с его аппаратом до железнодорожной станции? Подвезёт, почему нет. Особенно если господин мэр даст ваучер на бензин. Мадам хозяйке Морды нужен новый, правильный кран для кеги да и почту забрать. Потом заметил ниоткуда взявшихся полицейских — сразу двух. Что-то стряслось? Крики «пожар!» Загорелась церковь. Пока бежал искать вёдра — уже потушили. А если бы священник купил огнетушитель — жилось бы ему спокойнее. Много американских огнетушителей в последнее время продают на вокзалах. Некоторые правда поддельные — с песком. Его снова позвали в ‘Морду’ — сломалась скамья. Он пошёл за гвоздями и случайно спустился в чужой подвал заброшенного дома. Кажется там жил плотник, ещё до того, как отправился добровольцем на фронт. «Гвоздей бы найти, или саморезов» произнёс Тёрнер. «САМОРЕЗОВ, ГВОЗДЕЙ, САМОРЕЗИКОВ» из угла ответило странное эхо. Он наткнулся на коробку в пыльном углу и обрёл то что искал — пару ржавых, но ещё пригодных гвоздей. Поплутав в темноте, в итоге вышел на поверхность. Скамейка была починена, и он выпил ещё, после этой ночной прогулки.

Боксёра Энтони со сломанным (на спор) пальцем приводят в лазарет сёстры. Он матерится, они головами качают и язвят. Мою руки, осматриваю — не всё так плохо как на первый взгляд. Говорю — сестра, бинт. Поворачиваюсь и краем глаза вижу, что мне бинт подаёт та немка в белом платье с кровавыми разводами. У меня руки затряслись и сославшись на выпитое говорю, сама перевяжи. Открываю глаза — Маргарет заканчивает перевязку и меня упрекает, мол как можно столько пить. А у меня рубашка от пота к спине прилипает и руки дрожат.

Потом Уилл дошагал на нетвёрдых ногах до дому, где встретил кузину Эйну которая попросила его молчать о том что она вчера не ночевала дома. Он пожал плечами, и дойдя до своей койки провалился в сон.

Снилось то же, что и прежде: взрывы, кровь, части тел, потом его партизанский пулемётный расчёт, изрешетивший немецкий командный автомобиль, тело водителя висящее на руле и полковник СС, упавший тем, что осталось от его лица на колени своей прекрасной спутницы на заднем сиденье, на белом платье которой медленно расползаются вишнёвые пятна вокруг дырок от пуль. А она смотрит на Тёрнера, смотрит в него и через него. И время остановилось и это никак не кончается.

Проснулся — губы искусаны в кровь.

Часть четвёртая: Утро вечера мудренее?

Утром встал до петухов и ещё раз пересмотрел мотор — всё работает. Уилл надел галстук, чистую рубашку (чище остальных двух) и, как договаривались с мэром, отвёз фотографа на станцию. Девушка прокатилась туда и обратно, поблагодарила и пошла к себе. Уилл отнёс в ‘Морду’ новый кран, там позавтракал да послушал сплетен. Всё по прежнему, разве что много нового народу в Дадлин привалило. Ну так это нормально — многие с войны. За завтраком его нашли мэр и Энтони, мол повози по окрестностям, по старым брошенным складам. Мэр снова обещал дать денег и рассчитался за кинематографа. Уиллу было всё равно чем занять свой день, и пока машина была на ходу он поехал с ними. Энтони подыскал себе подходящий склад, все остались довольны.

Так получилось, что Тёрнера снова нашли в ‘Морде’ — а где ещё искать пьяницу? Нашла мисс Кэрринджер, полицейская. Ей Энтони череп приволок с того самого склада, и нужно было составить протокол с медицинским осмотром. (черепа, не Кэрринджер). Тёрнер полицию не любил, но если мисс попросила, ну или приказала — какая разница. Составили протокол осмотра. «Старые высохшие кости все в паутине и забитые сухой травой и песком. Тут археолог вам нужен, мисс, а не врач. Впрочем — вон на височной кости аж до глазницы рубец. Для ножа слишком широкий, наверное топор, ну или матросский палаш. И на затылке два скола, как будто краем кирпича били. В семи сантиметрах друг от друга. Судя по размеру черепа — подросток, может женщина или невысокий мужчина с деликатными чертами лица. Это уже догадка.» Череп кладу в коробку и мисс Кэрринджер уносит его в полицейский архив. Кэрринджер симпатичная, но смурная. Улыбалась бы больше, ну как сестра Тиффани — была бы и вовсе неотразимой. Впрочем, я слышал, у неё нелёгкая судьба. Впрочем у кого она нынче лёгкая? Та же сестра Тиффани с сестрой Маргарет, говорят, на фронте медицинскими сестрами службу несли. В такие времена живём…

Часть пятая: Старые раны.

Накатила грусть. Сижу в лазарете, пью. Не знаю чем себя занять. Проходит мимо наш вернувшийся из за океана ювелир. Потолковали. То да сё — как там О’Доннеллы в Америке обжились в Монтане? Не знает, не был там. Говорил что неплохо там выходцы из Ирландии живут. Говорю сам бы поехал, да уже не в мои 52. Доживу в Дадлине мою серую жизнь и найду серую скучную смерть. Он меня жалеет — достал крест с чётками из янтаря — бери, говорит, дарю. Не надо говорю, друг — я в него, в Иисуса верю, но он меня не примет. Виноват я перед ним крепко очень. Так что — я его не беспокою и он меня пока не трогает. Покачал Фергус головою, простился и ушёл.

А мне тут вспомнилась статья из старой газеты, которой стол в лазарете накрыт, что рисуя свои страхи мы материализуем их на бумаге, и можем, привыкнув, их не замечать.

Сижу с бутылкой виски, рисую, а мне всё хуже становится. Я ведь все детали начинаю вспоминать. Кто-то смотрит через плечо. Ты умеешь рисовать красками, Тёрнер? Смотри каков! И не подумаешь с виду! Снова Маргарет — ты в порядке Уилл? Да, так говорю, старые раны. А на картине что? Эхо войны, говорю. А мне ещё хуже. Какой то молодой человек сел рядом. Разговорились. И я ему, как на исповеди, всю мою жизнь рассказал за исключением обличающих деталей. Он выслушал и мне полегчало. Кажется это был один из странных детей из приюта мисс Перегрин.

Проходивший мимо почтальон передал мне телеграмму. В ней просили указать адрес проживания мисс Эйны Гоулби и отослать ответ по адресу министерства обороны Великобритании. Бедная Эйна переживала что это вести о её пропавшем на войне муже. Я успокаивал её как мог. Сказал что каким бы не вернулся ответ, это закончит её бесконечные терзания и позволит жить дальше. Я искренне желал ей снова встретить своего мужа, но внутренне немного сожалел, что снова буду жить один. Наши беседы и воспоминания за чаем по вечерам принесли мне в жизнь много тепла. Увы, в последнее время они стали редкими, так как пил я всё чаще и крепче.

Потом у нас с О’Харой была афера с ваучером от мэра на получение бензина ‘сколько влезет’ и спор на шиллинг сможет ли Тёрнер на глаз посчитать пол тонны дров. Спор Уилл проиграл, но сказал что за шиллинг может перекидать О’харе дрова обратно в сарай. Тот отказался и перекидав всё сам слёг от переутомления. Ну и поделом ему — жадность это скверно! А бензин они привезли (сорок литров на восемь бидонов от молока) итого триста двадцать литров. Разгрузить их пришлось в старой конюшне на ферме Тёрнера.

Часть шестая: Отец О’Брайн.

А когда всё завершилось и занимать себя стало нечем в душе Уилла наступила такая вопиющая пустота и боль, что он сидел в лазарете и Браунинг из сундука снова настойчиво так напоминал о себе.

Взгляд Тёрнера упал на проходящего мимо отца О’Брайена. Тонущий человек цепляется за всё что подвернётся мимо и Уилл уверенно зашагал к священнику. Заверив того что ему позарез как надо с ним поговорить наедине, отец О’Брайен предложил встретиться у него в церкви, при условии что Тёрнер прихватит бутыль доброго виски и пару стаканов. На этот момент Тёрнер готов был прихватить с собой весь виски Ирландии лишь бы поговорить с ним. Браунинг настаивал всё громче, а призраки ему вторили.

И вот — тёмная церковь без свечей или ламп. Стол, два стула, на столе — два стакана и бутыль. У О’Брайна в руке библия, у Тёрнера в добела сжатой ладони — воронёный Браунинг — холодная и безумно манящая своей близостью смерть.

Долгий разговор о Боге, о бессмысленности и смысле бытия, о войне, предательстве самого себя, о том как его предавали другие, о самообмане и отчаянии. Плотина накопившихся чувств, страхов, обид и эмоций сломалась и поток слов было не остановить. Он не хотел воевать, не хотел взрывать и калечить. Он хотел рисовать прохожих на Монмартре, пить вино и абсент в кругу друзей художников и не думать о том, что где-то идёт война. Но война постоянно возвращала его в своё кровавое лоно. Круг замыкался и конец был ясен уже в начале. Можно бежать от властей, от соратников из ИРА от всех, но не от себя.

Потом они говорили об Аде и Рае и о сказках о героях нашедших покой под холмами. Ответы О’Брайена становились необычнее — знавал он Кухулина и прочих. Не лучше они чем теперешние люди, люди вообще не меняются. И глаза священника — глаза не человека, с огромными зрачками показались бы Уиллу странными, но на тот момент ему уже было всё равно.

Отец О’Брайен после некоторого раздумья сказал, что если Уиллу всё равно за что отдать жизнь то учитывая его навыки в изготовлении бомб, он может разминировать огромную немецкую авиабомбу упавшую в курган по которому ходят люди. Уилл без лишнего раздумья согласился. Они с отцом О’Брайеном вышли из церкви и пошли через Дадлин. Тёрнер шёл легко и уверенно как на последний бой. Он знал, что нужен. Он жаждал встречи с бомбой. Проходя мимо лазарета он прихватил ту часть своего инвентаря, которая помогла бы с этой задачей. Навстречу ему шла его кузина Эйна, и смотрела на него с жалостью и волнением. Он отдал ей свой кошелёк, сказав что в его теперешнем состоянии он его точно пропьет и сказал, что скоро вернётся. Он уже тогда был внутри уверен, что не вернётся и чувство вины перед кузиной заставило его отвести глаза.

Часть седьмая: Искупление бомбой.

Потом они с отцом О’Брайеном идут по городским задворкам в курган. Священник говорит ему обернуться три раза закрыв глаза. Он подчиняется. Мифы смешались с явью — ему плевать. На секунду в мозгу пульсирует мысль — закурить бы перед смертью, папиросы оставил в вещевом сундуке! Ладно, на том свете покурим с Кухулином. Смешно.

Потом какой-то подпол, нескончаемый коридор : сначала дама с волосами как светящиеся змеи в полной темноте, потом силуэт в белом. Монах? — Не похож. Они с отцом О’Брайеном говорят на неизвестном Тёрнеру языке, он разбирает слова «мастер холодного железа» да уж, мастер. Сейчас мастер случайно повернёт не ту деталь и холодное железо оживёт и подбросит нас всех экспрессом в пекло. Перед ним старая знакомая тяжёлая немецкая авиабомба. Он разминировал штук тридцать таких когда они очищали Париж после ухода немцев. Старая знакомая ржавая смерть. Упала в песок от того и не взорвалась.

Нос бомбы глубоко закопан. Попробуем разьединить второй детонатор. В нём какая то шишка застряла. У пинцета не хватает длины — будем выкручивать всю деталь. Как поднимаясь в бой допиваю вискарь из фляги, занюхиваю рясой белого. Даю ему фонарь. Железо? — Спрашивает он со странным акцентом. Пластмасса — говорю, держи и свети куда укажу. Держит, хотя в руках дрожь. А я себе дрожь позволить не могу. Готовы, говорю, принять смерть жуткую, но быструю? Выдыхаю и начинаю медленно и осторожно вывинчивать деталь. Луч фонаря забегал по поверхности бомбы. Держи ровно, мать твою, кричу, а с меня пот течёт по лицу, глаза заливает. Слышу молитвы О’Брайена, белый молится на своём языке. Сейчас всё кончится. Слышу скрип ржавого железа, хруст…

Детонатор вывенчен — железо тонкое как бумага, мнётся в ладоне.

Падаю на колени и меня сводит от хохота. Ржавая она на сквозь, а значит не взорвалась бы уже по любому. Я жив. Все живы.

Чего ты хочешь, человек? Спрашивает белый. Чего я хочу? Хочу чтобы меня отпустили мои сны. Хочу покоя в себе самом. Хочешь, говорит, выйти отсюда через сто или двести лет, когда все кого ты знал — враги и друзья будут давно лежать в земле истлевшими костями? А что мне это даст, говорю — мои мертвецы всегда со мной и через тысячу лет — пока я жив. Не хочу.

Он протягивает фиал с жидким серебром — выпей и всё зло что ты совершил забудешь и все остальные забудут. Отвечаю — в чём смысл заниматься самообманом? Тех мёртвых не воскресить, а предавать их память забвению — бесчестно. Достаю Браунинг, взвожу курок. Нет, видать, у вас ничего что мне нужно, сэр.

Сижу — в правой взведённый пистолет, в левой — фиал. Не знаю что мне делать. О’Брайен говорит из за спины — делай как решишь, но знай, если ты выстрелишь здесь, то все кто находится рядом с тобой люди и нелюди погибнут. Решай человек, говорит белый и добавляет — впрочем у меня была долгая и интересная жизнь. А я понимаю, что не хочу пополнять шеренгу своих призраков другими. Отец О’Брайен говорит мне, если не можешь выбрать — пошли. Я верну тебя назад в мир людей. Есть ещё одно средство, говорит белый. Ты выпьешь чашу сна и останешься в мире Ши до того, как мир изменится. До второго пришествия. Ты обретёшь покой. Я решился: лучше сон, чем явь. Явью я наелся по самое горло — падаю белому в ноги, кричу — Оставь меня тут! Оставь! Оставь! Он берет меня за руку и ведёт к резному креслу. Оставь пистолет, говорит О’Брайн, здесь тебе он не пригодится. Протягиваю ему ствол. И кортик тебе тут тоже не нужен, говорит в догонку этот странный священник — отдаю ему. Белый подносит мне кубок. Пей, Мастер Холодного Железа, пей свою награду! Последний взгляд во тьму — кричу: прости кузина, не вернусь я! И вы все призраки простите и ты в окровавленном белом платье — не хотел я!

Пью ледяное шипучее вино. В глазах темнеет — падаю в кресло уже спящим.

В подземных залах Ши многие проходящие через них замечали спящего мужчину в кресле. Одет он был как простой современный человек, на лице усталая, спокойная улыбка. Кто он — знают не многие. Но какя фейри разница — одним смертным больше. У обитателей Волшебных Холмов, для кого время течёт иначе, есть свои заботы и свои дела…

Итог.

Заранее прошу меня простить что не упомянул все сыгранные сюжетные линии, такие как утренний кофе с мистером Ройлоттом и дамами, так и не начавшаяся ссора, а потом фотосессия у господина фотографа Гетца и прочие эпизоды. Для нелюдимого и замкнутого характера моего персонажа, он успел со могими пообщаться на игре. Так что то что я забыл — напишите вы в своих отчётах, если считаете что это стоит упомянуть.

Изменить