Предисловие
Страж Междумирья

Время между миром людей и миром фей течёт странно и не всегда ровно. Но отшельник знал, что ему больше шестисот лет. Даже для фэйри — солидный возраст, а для человека — небывалый с допотопных времён.

Когда-то отцу Туку, Бриану де Барри, капеллану Неблагого двора фей, приказала Маб поселиться в лесу между миром людей и королевством фэйри, наставлять на верную дорогу потерявшихся, отпугивать тех, кто пытался пройти с недобром, провожать в холмы достойных

Междумирье медленно, но меняется. Интерес людей к миру фэйри и наоборот идёт волнами, качается, словно маятник. Например, когда на земле началось то, что теперь называют эпохой великих открытий, желающие странного люди садились на корабли и плыли обживать неизведанные страны, забывая о мирах, вход в которые в соседнем холме.

Тогда Бриан долго жил отшельником, много читал, набирался знаний. Порою испрашивал отпуск, оставлял хижину под присмотром знакомого барсука, отправлялся странствовать по Волшебной стране, или по полям, что знают люди. Возвращался с новыми умениями, новыми заклинаниями, степенью магистра из Саламанки, Оксфорда или Уппсалы, выпивал на двоих с барсуком бочонок эля, и снова шла жизнь своим чередом.

Потом началось интересное. Фэйри заметили, что у людей, оказывается, куча всего интересного. И дворцы, и золотые побрякушки, и балы… и стало модным отправляться в мир людей пожить, провести десяток-другой лет, отдохнуть от интриг Неблагого двора среди простеньких игр двора мадридского или парижского. И конечно, все первым делом — к Бриа… Туку… Барри.. Стражу, Отшельнику, да как только его не называли, он и сам забыл. Проведи, да расскажи, да посоветуй, да помоги на первых порах устроиться…

Пришлось снова становиться… прикидываться?.. он и сам не понимал уже, но наверное всё-таки прикидываться священником, хотя в служении его так недоброй памяти епископ Гуго и не воспретил. Хе. Сгнил давно его преосвященство, и мощей не оставил. А Бриан ничего, ещё брыкается.

Священнику везде раздолье, никто не обратит внимания. Сменил фасон одеяния — и уже не католический патер, а протестантский пастор, Бог-то один. Везде можно пройти, всё устроить. А если кто заподозрит неладное — глянуть в глаза тяжёлым, ч ё р н ы м взглядом, рассказать ему, что ничего он не видел и не подозревал. Это дело нехитрое.

Лет двести устраивал Отшельник дела фей на земле, да вот случилось неладное. Стали люди много жечь угля, много ковать железа. Исполосовали железными дорогами всё вокруг.

Перестали феи жить среди людей, перестали наделять крестников волшебными подарками, попрятались назад в холмы. А на свободное место насела нечисть всяческая. Те же вампиры, к примеру, неизвестно откуда полезшие. Свято место пусто не бывает. И несвято тож.

Война была долгая и вялая, покуда не придумал Отшельник припрячь к ней смертных. Побеседовал с Джоном Полидори, с Шериданом ле Фану, с Брэмом Стокером… Всю уязвимость вампирью предал печатным станкам! К последней четверти века все знали, что именно нужно делать, если в округе появился вампир. К началу ХХ века вампиры стали редки.

И снова хижина, снова покой, снова редкие забреданцы-попаданцы в мир фей… Ненадолго.

В двадцатом веке пришлось вернуться на землю. Лондон, Оксфорд, Дублин. Неспокойно стало на земле, опасно. Из Дублина переехал в маленький городок, чем-то напомнивший Труро — это было одно из немногих оставшихся тонких мест, где холмы лежали близко. Здесь, близ границы, он чувствовал себя лучше всего. И была рядом церковь, старая, помнившая, верно, ещё викингов.

Церковь святой Бригитты.

В церкви отец О’Брайен крестил, исповедовал, причащал, женил и отпевал свою паству. Женил, бывало, без лицензии и оглашения, и случалось ему надевать на палец молодоженов ключ от двери или использовать травинку вместо кольца. Приходилось и крестить новорожденных, становясь крестным самому. Крестил он и взрослых, и не всегда людей, а на Рождество всегда служил мессу не только в церкви, но и в лесу, для всех, кто празднует приход Спасителя.

Помогал Барри и тем женщинам, что носили под сердцем дитя и знали, что не смогут его вырастить. Ни одного младенца не отнес он в работный дом, но многие обрели новую семью, правда, некоторые — в Холмах.

В последние сто лет у фейри почти перестали рождаться дети. Народ холмов больше не оставлял подменышей в людских домах. Это тревожило Барри и по мере сил он старался помогать добрым соседям, — не меньше, чем людям.

Дадлин почти не бомбили, но вот ведь неудача — в самом конце войны подбитый британцами летчик дотянул до острова и упал, мерзавец, прямо на церковь Св. Бригитты. Пробил купол, уронил крест, сломал прекрасное старинное окно и полностью уничтожил крыльцо. Самолет горел, пожар перекинулся на храм. Для богослужений церковь временно непригодна и потребуется изрядное вложение средств для ее восстановления.

Больше всего пострадали от бомбардировок Холмы. Из-за взрывов и холодного железа осыпались некоторые входы и в целом жизнь для добрых соседей стала намного тяжелее. Там, где раньше была бальная зала, где сияли Титания и Маб, теперь лежит огромная железная дура…

Конечно, это печалит Маб, как печалит ее и то, что у фейри не рождаются дети. Убрать бомбу (и не одну) самостоятельно фейри не могут. Скорее всего, королева хорошо вознаградит того, кто сможет избавить Холмы от железа. К сожалению, все еще велика вероятность, что бомба взорвется.

Предисловие второе: РОВЕНА

Ровена впервые увидела Тука, когда Бран Мак Ильбрак привёл его ко двору Маб. Очень скоро смертный стал при королеве доверенным советником, посредником между миром смертных людей и миром фей. О нем ходили разные слухи: некоторые говорили, что он попал ко двору из-за несчастной любви, а другие утверждали что он — священник, такой специальный человек, который вообще любить не имеет права. Ей было любопытно, но не более.

Прошло 7 лет, и Тук удалился от двора, поселившись на границе между мирами. о нём стали говорить как об Отшельнике, как о Страже границы. Прежде чем Ровена с ним снова встретилась, прошло несколько сотен лет. Она удивилась, ей казалось, что смертные столько не живут.
Передачу младенцев между миром фей и миром смертных лучше производить на самой-самой границе, чтобы подменыши проводили в чужом мире как можно меньше времени, не будучи в него приняты. Поэтому когда граница между двумя мирами стала прочнее, передачу приходилось производить, найдя особое, тонкое место. Королева поручила заниматься этим Ровене и Туку. Ровена брала младенца и несла его в нужное место в стране фей, в то время как Тук отправлялся в мир смертных и приносил подменыша в какую-нибудь заветную лощину или к священному камню. Там открывался портал и происходил обмен. Фея и смерный виделись недолго, едва успевали обменяться дюжиной фраз — но шли годы, и они знакомились всё ближе, узнавали друг друга.

С годами и Ровене и Туку становилось всё труднее. Младенец, попадающий из одного мира в другой, несёт с собой огромный запас силы. Охотники до этой силы появились и здесь и там. Несколько раз Тук приходил на встречи раненый, случалось и Ровене появляться потрёпанной.
В тот раз за Туком увязались слуги алхимика одного из немецких князей, чтобы улучить момент и похитить эльфийского ребёнка до момента обмена. А за Ровеной — шайка бродячих гулей, ровно с этой же целью, но только относительно человеческого младенца.

Они встретились все вместе в пещере где-то в отрогах баварских Альп. И сражались спина к спине. Ровена с её волшебством — против слуг алхимика, Тук с его железной палкой и неуязвимостью для магии — против гулей.

И когда на поле битвы не осталось никого, кроме них и двух младенцев — эльфийский пускал пузыри и смотрел по сторонам, человеческий спал — они развернулись и посмотрели друг другу в глаза, тяжело дыша. И Тук, всклокоченный, взмокший, шагнул к Ровене, протянул руку… или это она сама первая шагнула?

Он был неуклюжий, неловкий, громоздкий, он был совсем непохож на лёгких грациозных сидов, усы и борода щекотали… но с ним было яростно, по-звериному хорошо. И в тот вечер они не сказали друг другу ни слова…

Их встречи продолжились, и скоро Тук стал искать их снова и снова, не довольствуясь тем, как было. А Ровена беспокоилась, ей, привыкшей держать чувства под контролем — редкий дар среди фэйри! — было тревожно от того, что происходит нечто, заставляющее её этот контроль терять. Она стала избегать его, сторониться, присылать на миссии вместо себя замену. Тук страдал, метался, но вновь смирялся с одиночеством…

***

…он попытался приподняться, но руки были связаны. Извернулся, подполз к стене. Болит всё тело, один глаз заплыл. Кто были те люди? Налетели в лесу, сбили с ног. Что это такое? Тюрьма? Подвал? Что им от него нужно?..Она не то просачивается между досками пола, не то просто проходит сквозь стену. Легко проводит между связанными руками отшельника бронзовым кинжалом, путы распадаются, как паутина. Ледяная ладонь на лоб — и пульсирующая боль в затылке пропадает, и снова видят оба глаза…

«Ты!? как?»
«Тебя видели в лесу. Мне сказали.»
«Почему тебе?»

Молчит фея. Говорить не хочет, лгать не умеет. В ушах визг лесного духа-чертополошницы: «Рррровена! рррровеннна! там твой смертный! там твоего смертного!..»
«Как ты сюда попала, здесь же решётки, замки, всё вокруг железное!»
Пожимает плечами, прячет обожжённые ладони. Роняет ему на колени бронзовый кинжал
«Ну ты дальше справишься?»
«Конечно… только подожди…»
…и снова тридцать, сорок лет встреч, столкновений, снова вспыхнуло… снова погасло.

***

Толпа на городской площади, все в праздничных одеждах, посреди площади сложенные в поленницу дрова, на дровах —хрупкая женская фигурка, прикованная к столбу железной цепью. Магистрат читает приговор, стоящий рядом священник одобрительно кивает
«За колдовство… за порчу… за сношения с дьяволом…»

Высокий, грузный монах в потрёпанной рясе пробирается через толпу, расталкивает веселящихся горожан.
«Pax, в бога душу вашу мать vobiscum, дети мои, расступитесь, бараны, ad majorem Dei, куда ты прёшь, скотина, gloriam!»

Подступает ближе, и смотрит _ч ё р н ы м_ взглядом на магистрата и священника — с расстояния! сразу на обоих! — в голове скрипит, колени чуть не подкашиваются от внезапной слабости… вытаскивает из-за пазухи свиток и помахивает им.

«Кхххм!» — говорит магистрат, «От нашего высокопреосвященного архиепископа только что привезли приказ о помиловании ведь… »

«…о том, что произошла ошибка и эта честная девица невиновна в колдовстве!» — перебивает его священник, — «Господь не допустил невинной жертвы!»

«А те, кто обманул архиепископа, будут строго наказаны!» — завершает магистрат.

Монах тем временем забирается на поленницу и разматывает цепь

«Ну когда ты будешь осторожнее!?»
«Ну ты же меня знаешь! я всегда осторожна!»
«Это так не называется! А если бы я не успел?»
«Вечно ты придираешься к мелочам!»
«Слушай, давай не здесь, а?»
«Хорошо. Лошадка и охапка!..»
И опять по кругу, опять по кругу, опять по кругу, годами и десятилетиями, и снова «нет, я не могу больше» и снова «что же я сделал не так?..»

***

Священник дадлинской церкви Барри О’Брайен, конечно, посещал приехавший из Лондона детский приют. Но всегда тогда, когда директрисы не было. Он не хотел знать, кто она, не хотел убеждаться, не хотел видеть…

Но не мог же я, в самом деле, пропустить конкурс пирогов! Ибо сказано в Писании: «лучше восемь пирогов и одна свечка, чем восемь свечек и один пирог».

Отчёт отца О’Брайена
На конкурсе пирогов я так к Ровене и не подошёл. Решил сначала набраться жидкой смелости, и приударил по пиву. Как в добрые старые времена.
Праздник шёл своим чередом. Пироги, пиво, музыка. И тут появился он. Аристократически изысканно, с иголочки одетый брюнет, высокий, серьёзный. Сразу подошёл, представился Максимилианом. Где-то я это имя не так давно слышал…
Ах да, конечно. Красивая молодая женщина по имени Любава пришла на исповедь, и несла такое, за что любой из моих «коллег по цеху» отправил бы её в психиатрическую лечебницу.
«Я помолвлена с Максимилианом, младшим братом моего покойного мужа. Но я разорву помолвку. Я хочу быть только с Надин, с моей Надьей и ни с кем более. Если бы только нашелся способ вернуть ей душу… она может не пить кровь людей, моя Надья. Не знаете ли вы, что можно сделать?»
Ага, думаю, вот ты какой , Максимилиан. Священник, готовый снять с себя сан ради того чтобы быть с любимой женщиной. Ну это я понимаю, сам такой был в молодости. Только вот похоже что твоя прекрасная ведьма променяла тебя на прекрасную вампиршу. Как бы тебе так намекнуть, чтобы не раскрывать тайну исповеди…
Не, не выходит. Максимилиана кидает из крайности в крайность. Он, видимо, не привык, что ему кто-либо возражает. Просить не умеет, только угрожать и приказывать. И на меня тут же покатил, громыхая и упоминая Ватикан, папский престол, святую мать церковь и всех прочих святых. Я ему намекнул, насчёт исповеди — не понял. Эх, ладно. Сделал вид, что очень боюсь Ватикана, хотя с тамошними посланцами у меня разговор короткий — глянуть из-под очков и рассказать, что инспекция проведена, и всё в порядке.
Тем временем Максимилиан продолжил нарываться, для начала — на кулак мэра, а потом — на кулак боксёра Энтони, который ему во всех грубых подробностях описал, где и с кем видели вот эту вот самую Любаву, и за какими занятиями.
Я тем временем отведал пирогов, выпил пивка, посмотрел кино, сплясал со своей подопечной монахиней на поляне развесёлую джигу — вот была картина! — и вновь столкнулся с Максимилианом, когда он уже собирался не просто найти Любаву и Надью, а стереть их с лица земли. Он, оказалось, из самого Ватикана экзорцист. Опять мы с ним поругались. Дело в том, что идея вернуть душу вампиру мне показалась крайне интересной, и я собирался хотя бы попробовать. Но вроде бы и Максимилиана уговорил.
А тут ещё и пожар вспыхнул у меня в церкви — или в том, что от церкви осталось после упавшего на неё бомбардировщика. Подбегаю — а там девочка из подопечных Ровены пламя затаптывает виноватыми босыми ногами. Потом и другие прибежали — залили огонь. Гримсби Ройлотт и ещё кто-то начали было бухтеть, что дети вроде и подожгли, да я это дело быстро пресёк. Загорелось, сказал, само, а благодаря храбрым детям никакого урона церковь не понесла.
А под конец вечера подошёл к Ровене.
«I think I am drunk enough. What are you doing here?»
Рассказал ей про Максимилиана, и про ведьму с вампиршей рассказал — тайна исповеди на фэйри не распространяется. Она рассказала мне про детей, про то, чем занималась последние несколько лет. Было хорошо. Было ясно, что мы с ней — на одной стороне. Мы играем по одним правилам. Друг за друга. Спина к спине.
«Мы лет сто с тобой не виделись…»
«Да. Сто двадцать шесть лет, четыре месяца, двадцать два дня… и четырнадцать часов»
«Да, так и есть. Разве что часов я не считала…»
Молчим, смотрим друг на друга. Ровена качает головой.
«I don’t think I am drunk enough. Good night»
«Good night»
***
Ну а утром началась работа. обычная работа священника. Я разговаривал с прихожанами, давал советы, приободрял, как мог.
Время от времени появлялся Максимилиан, которого, беднягу, кидало из стороны в сторону. Теперь он обнаружил, что здесь живут фэйри, или, как он выражался, «меньшее зло, что может помочь в борьбе с большим Злом». Упрекал меня, что я знал, ЗНАЛ, что здесь происходит странное!
А ничего уж совсем такого странного не происходило. Ну мэр исчез, а на его место появился волшебный конструкт из грибов, паутинки и каких-то веточек. Ну так он же был ещё лучше чем мэр!
Ну в каком-то подполе нашли два черепа. Так Энтони Каллахан, драчун и богохульник, захоронил их на кладбище, а я прочитал молитву и сверху — заклинание, чтобы они никого не тревожили.
Ну снова проявился слух, что старый кровопийца Ройлотт — кровопийца в буквальном смысле. А даром ли тут болтается мастер-экзорцист? Я и напустил Макса на Ройлотта, пускай проверит, это он от скупости зеркал и серебра в доме не держит, или ещё от чего. А я пока окручу его племянницу с милейшим аптекарем О’Лири. Потому что дядюшка есть тиран и деспот, а Бог есть любовь.
Максимилиан как-то на Ровену вышел. Любезничал, ручку целовал. О, думаю, всё, пропал Максик, Ровена и не таких на мизинчик наматывала.
А вот потом началась уже работа не только для священника, но и для стража границы.
Пришёл на исповедь Уилл Тёрнер. Страшный. Каялся в убийствах, взрывах. Жаловался, что жертва его кровавая на него везде смотрит. Я помню, в Шервуде в своё время исповедовал и матёрых головорезов, и добрых крестьянских пареньков, впервые учуявших, как пахнут выпущенные человеческие кишки — но те хоть в Бога верили, а Тёрнер не верил ни в Бога, ни в чёрта, и свой собственный ад носил в себе. Очень тяжело было с ним, каждый раз возвращались на то, что жить ему незачем.
Тут я про бомбу в сиде вспомнил. И понял, что передо мной сидит специалист по взрывным устройствам, террорист по прозвищу «Фитиль», и смерти не боится.
«Пойдём», — говорю, — «есть для тебя большая епитимия»
Не знаю уж, кто там, с немецкой стороны, направил эту дуру в сид. Узнаю — худо ему будет. Но бомба непростая оказалась, с магической начинкой. Подсказал мне страж, что поминать надо не Луга с Дагдой, а северных богов, да видно, таких, кого он сам поминать опасается. Пока я Одина да Тора призывал, маячок волшебный не двигался, а вот когда помянул Мимира, Имира да Вафтруднира, да Утгарда-Локи… вот тогда он и зашевелился…
Впрочем, если бы не Уилл, всё бы даром пропало. Сразился герой с железным злом, победил его. Да чуть сам в бомбу не превратился. Не знаю уж, что было бы хуже для сида, взрыв бомбы — или кровь самоубийцы. Но уговорили Уилла, отвели спать в холмы. Волшебный сон спокоен, приносит отдохновение и забвение, отдаляет боль, лечит душу. Спи, Уилл Тёрнер, а вот браунинг твой я приберу, нечего ему тут валяться.
Вернулся в церковь, спрятал пистолет. Тут пришли ко мне два молодых фэйри, а их-то мне и надо было. Потому что разрядить бомбу одно, а вытащить холодное железо из холмов — другое. А они, молодцы такие, уже бригаду мне собрали из фэйри-полукровок. И мэр, то есть чучелко из грибов и паутины, тут же с ними, уж зачем — не ведаю.
А ещё подошла ко мне девушка, маленькая Фиона Фьюри, из цыган-путешественников, и пожаловалась, что приходил к ней некий тёмный дух и велел составить список имён, и до заката представить. Делать она этого не станет, а что делать — не знает. Нет, подумал я, ты умная девица. Точно знаешь, что делать. Пойти пожаловаться отцу О’Брайену. Ну, до заката время было, попросил я Фиону подождать, а сам с бригадой — в холмы.
Пришли мы в сид, а там — сама королева Маб…
Ну что вам сказать. Маб — это стихия. Есть гроза, есть прилив, есть солнце, есть Маб. Она прекрасна и чудовищна одновременно. Давно я её не видел.
У меня вообще отношения с сидами странные и… деликатные, так сказать. Я — личный вассал королевы, но не её придворный, поэтому никакое волшебство фэйри против меня не действует — только воля самой королевы, её непосредственных посланцев, или тех немногих, кто в стране фей ей равен. И ещё это значит, что приходящих в сид я ко двору не представляю, моё дело — провести их. Особенно полукровок, это их право. А уж если кто потом откажется от награды или станет непочтительно разговаривать с королевой — тут я за них не ответчик.
В общем, вытащили мы и бомбу, и кучу другого железного лома из холма. И даже память моим помощникам за меня страж исправил.
А рабочий день продолжался. Пришёл ко мне Ольхруп, он же чучелко из грибов и паутины, он же псевдо-мэр Кролик О’Беррин, просил помочь разбудить настоящего мэра, Колина О’Дерри. Спал тот в холме, и снилось ему, что он более не трусливый чиновник, а смелый, заботливый, добрый руководитель и гражданин.
«Скажи,» — вопросил гриб, глядя в зеркало, которое мы с ним сделали из крышки жестяного бака, — «будешь ли ты хорошим мэром, когда проснёшься? Будешь ли делать то, что хорошо для города?»
«Да!» — ответил мэр из зеркала.
«Будешь ли ты смелым?» — вопросил гриб, — «станешь ли ты совершать справедливые дела, не боясь ни последствий, ни насмешек?»
«Буду!» — отозвался мэр.
«Будешь ли ты настоящим мужчиной?» — продолжил Ольхруп, — «признаешься ли в любви той женщине, кого любишь уже много лет?»
И вот тут рябь побежала по зеркалу. Дрогнул мэр.
«Я бы хотел… хотел, но как же… а вдруг?.. вдруг она не поймёт?..»
«Всё будет хорошо,» — говорю ему, — «она всё поймёт. И лучше ты ей признаешься, чем будешь жить в сомнениях».
Поколебался мэр, но потом вздохнул глубоко и сказал «да!» как в воду с обрыва. И тут же пропал Ольхруп, чучелко из грибов и паутины, и явился Колин О’Дерри. Посмотрел на меня безумными глазами, и размашистым шагом поспешил в свою мэрию.
Меж тем близился закат, и я поспешил на место, где Фиона Фьюри должна была встретиться с тёмным духом. Попался мне по дороге Оуэн Хант, тот, который с королевой говорил дерзко, и про которого королева велела мне узнать побольше, хотел поговорить о чём-то, но я сказал, что потом его выслушаю — к этому моменту меня уже на всех хватать перестало… тем более что мне ещё и вампиры мерещились на каждом шагу.
Встретил я Фиону, пришли с ней на назначенное место. Где-то на задворках, возле чьих-то курятников.
«Вспомнила,» — говорит Фиона, — «эта тварь двигалась, словно у неё одна рука и одна нога…»
Вот тут я стал холоднее, чем тот железный ломик, что нёс с собой на всякий случай…
Фоморы. Древний ужас глубин. А я так устал…
***

Как солнце коснулось горизонта, появился фомор. Не такой страшный, как я видел в Труро несколько веков назад. Но жуткий тем не менее. Жалко, думаю, Макса тут нет, полюбовался бы на живого дьявола.
На мне крест серебряный, в руках лом железный. При мне воля моя. Подо мной земля Ирландии — возлюбленная моя Бригитта-Бранвен, давным-давно потерянная. Что мне фомор?
Сцепились мы с ним, скрестили волю с волей. Попытался было фомор Фиону сцапать, да от холодного железа охолонул. Давлю дальше. Он рычит, ругается. Врёт что-то. Фоморы не фэйри, лгать умеют. Чувствую, почти вытолкнул его из мира, только чуть-чуть не хватает силы. Вот, думаю, сейчас закричит петух, птица моей Бригитты…
«You will be gone when the cock crows», — говорю фомору, и продолжаю давить.
А петух как назло молчит.
«Say that again,» — отвечает фомор издевательски, — «I can’t hear you»
И тут я без всякого петуха, как кукарекну на него во всё горло! Зашипел фомор, завыл — и сквозь землю провалился.
Только я собрался отдохнуть — как тут Макс появляется. Исповедоваться пришёл — купил, мол, пистолет, собирался Ровену застрелить и с детьми «разобраться». Ну тут я на него наорал, что вампиров своих пускай ловит, а на детей пускай не замахивается, это наши дети и Божьи творения, и в этом деле я ему не помощник. Вроде как усовестил. Грех отпустил, а вот пистолет не отобрал, и зря не отобрал…
Вышел из церкви, пошёл Оуэна Ханта искать. Искал, искал — не нашёл. И тут — словно тень мимо пролетела, холодом обдало… «не было у тебя на меня времени»… Э-э, думаю, нет в живых бедняги. Ну что же, пойду, доложу моей королеве.
Спустился в сид, предстал перед королевою. Рассказал и про Ханта, и про фомора. Обеспокоилась Маб, словно грозой из тучи заворчало…
«На Самайн они придут. Готовься, Бриан. Готовь детей. Нужно держать ворота.»
«Всё сделаю, моя королева»

Подзывает поближе. Наклоняется. Всё перед глазами плывёт, плывёт, плывёт… не хватит ума человеческого, чтобы рассказать…
Вышел я из сида, не помню как, не помню когда. Смотрю — кровь кругом, люди говорят, взорвали бомбу какую-то… Ройлотт погиб, Энтони-боксёр в тюрьме. Ничего не понимаю. Пойду в таверну, глотну виски…

ЭПИЛОГ (пост-игровая заявка на действие)

Отец О’Брайен вошёл в тюрьму спокойный и страшный. Без очков. Его жуткий чёрный взгляд заставил полицейских расступиться, и даже мэра — отскочить с дороги.

Он поднял тело Ровены на руки, вспоминая, как носил её когда-то, лёгкую, почти невесомую. Слёзы текли в бороду.

Вышел на площадь и пошёл по направлению к церкви. Вслед за ним потянулись любопытные. Кто-то ахнул, кто-то вскрикнул.

На полпути в церковь он остановился неподалёку от таверны. Опустил Ровену на траву, зелёную траву Зелёного Острова. Отвинтил крышку фляги Уильяма Тёрнера, и окропил тело Ровены живой водой Ирландии. Встал на колени, вонзил в землю Ирландии пальцы, орошённые виски и кровью.

Он не молился. Он разговаривал.

«Бригитта. Бранвен. Сестра и не-сестра моя. Никогда ни о чём не просил тебя, но ты же и сама всё знаешь…»

Поднял голову и оглядел собравшихся вокруг. Всех тех, кого крестил, венчал, причащал, исповедовал, кому давал советы и помогал. Оглядел обычными, человеческими зеленоватыми глазами.

«Что стоите просто так?» — хриплым голосом спросил О’Брайен, — «давайте, повторяйте все за мной».

«Я. Верю. В фей.»

Ну и пост от игрока, с благодарностями
Прежде всего — как всегда, огромное спасибо мастерам. Я наконец-то созрел для достаточно крупной роли, и надеюсь что справился и не разочаровал. И плюс к тому — отдельное спасибо Ivan Muravyev за сцену с фомором, а Dara Gor — за джигу на лужайке.
Oleg Roderick — за сцену с возвращением мэра
Nadya Karaseva и Dan Veksler — за беседы о вампирах, законах страны фей и о том, чем свадьба отличается от заключения брака
Dasha Goryaynova — за босыми ногами по огню
Edouard Aslanian — за исповедь и всю сцену «одна нестабильная бомба обезвреживает другую»
Anastasia Tveretinova — за рассказ о проникновении в дом Ройлотта
Zhanna R. Lee — за реакцию на язык фей
Anton Molokov — за беседу о грехе азартных игр
Svetlana Ornatskaya — за разговор о черепах и помирающих от любви всяких там O’Ши
Maksim Kazakov, Senya Borovikov, Dmitriy Kropivnitskiy, Dmitry Gordiyevsky — за поход в сид за металлоломом
Katya Surgay — за доверие и весь сюжет с фомором
Olga Buriakova — за фотографии
и наконец
Lina Galper — за отличную сыгровку и чудесную ролевую химию
Vlad Ernauro — за дружду и вражбу

Изменить
Поиск